Сергей Фомин, старший госинспектор отдела контроля, надзора и охраны водо- и биоресурсов по Челябинской области: «Мы уже четыре года наблюдаем за необычным явлением: в Урале появился неизвестный нам живой организм…»

Рыбалка… Кого не захватывало это увлечение? Но почему рыбы становится все меньше и меньше в наших водоемах? Может быть, рыбаков стало слишком много? Или они рыбачат не по правилам? Кто же составляет эти правила и следит за их соблюдением? Что ждет тех, кто их нарушает? Как влияют на жизнь рыбы плотины и предприятия, расположенные по берегам рек? Почему каждое лето мы находим на берегах Урала мертвых ершиков? Подледный лов или подводная рыбалка – что из них хорошо, а что плохо?

Все ответы – в нашем интервью.

– Сергей Александрович, как давно вы работаете на рыбоохранном предприятии? Кем были до этого времени?

– Уже девятый год. До этого работал в «Прокатмонтаже» комплектовщиком.

– Вполне земная работа, не связанная с рыбоохраной никаким образом...

– Очень любил рыбалку. В свое время был даже промысловиком – занимался промышленным ловом рыбы сначала пять лет на Верхнеуральском водохранилище, потом еще четыре года на Большом Бугутаке. Комбинат в 90-х годах взял Верхнеуральское водохранилище в пользование и создал на нем рыбопромышленный участок, который затем был реорганизован в рыболовецкое предприятие. Оно считалось подразделением комбината, в котором работало 15 человек. И, как на любом предприятии, у нас был начальник, два бригадира, а моя должность называлась «инженер по добыче рыбы».

– Какую рыбу вы ловили тогда?

– Рыба в наших реках, по сравнению с морями-океанами, не такая притязательная. В основном это лещ и судак. Это был вполне законный промысел. У нас в городе было несколько торговых точек – на Гортеатре, на площади Победы, на Комсомольской площади, несколько киосков на правом берегу. А если поступал заказ, то мы сдавали улов на рыббазу, где ее коптили. И уже оттуда рыба попадала на столы магнитогорцев.

– Почему вы решили изменить свою судьбу?

– Так сложилось, что пришло время задуматься над очень серьезным вопросом: ловить рыбу или сохранять ее. Хотя рыбы в то время в Верхнеуральском водохранилище было побольше, чем сейчас.

– А сколько рыбы вы добывали тогда, в 90-х?

– 175 тонн в год. И это не рекордная цифра. И, как ни странно, чебака, окуня и другого мелкого частика в те годы мы практически не вылавливали. А в данный момент в Верхнеуральском водохранилище преобладает именно эта рыба.

– Считается, что рыболовство – это сезонная, летняя, работа. А что зимой?

– Мы работали круглый год – и зимой, и летом. Существуют специальные технологии подледной рыбалки. Зимой у нас ходили невода, а летом – трал.

– Какую роль играет в вашей жизни рыбалка сегодня?

– Как таковой рыбалкой я сейчас уже не занимаюсь: за последние годы у меня изменилось к ней отношение. Раньше я очень увлекался удочкой, а сейчас мне на нее не хватает времени. И если я захочу отдохнуть у реки, то лучше просто посижу на берегу.

– Какова территория охранной зоны Магнитогорского рыбнадзора?

– «Подо мной» ходят восемь районов: Агаповский, Кизильский, Брединский, Варнинский, Карталинский, Чесменский, Нагайбакский и Верхнеуральский.

– Это ведь очень много. В вашем подчинении, наверное, много людей?

– Совсем нет. Еще год назад я вообще работал один, а сейчас вместе со мной в штате нашего отдела четыре человека.

– Это ведь невероятно мало! Неужели вы справляетесь?

– Нам помогает общественность, милиция, егеря и общества охотников и рыболовов. Мы всегда находим с ними контакт. В советское время существовал институт общественных инспекторов, «Голубой патруль». Только по нашей магнитогорской инспекции их насчитывалось до 60. Сейчас этот институт утратил свою силу, но уже разработано положение, согласно которому мы организуем штаб общественных инспекторов, в который войдет определенное количество кадровых инспекторов, наделенных правами, практически равными рыбоинпекторским. Единственное, что будет разниться: они вместо протоколов будут писать сообщения, на основании которых мы будем составлять протоколы и вызывать нарушителей.

– Сколько в вашей охранной зоне озер, рек и прочих водоемов? Это поддается подсчету?

– Никогда не пробовал их считать. У нас ведь в основном даже не лесостепная, а степная зона, где естественных водоемов (озер) очень мало. Из основных – Малый и Большой Бугудак, Малое и Большое Чебачье, озеро Карагайское. Из искусственных водоемов у нас самый большой – Верхнеуральское водохранилище, которое занимает семь с половиной тысяч гектаров. Для нашего района это довольно много. На юге тоже есть небольшие плотинки. Самая крупная из них – Мирнинская плотина в Брединском районе, на границе с Казахстаном. Ну, а наши малые реки всем известны: Гумбейка, Зимбейка, Янгелька, Карталинские Аяти, Большая и Малая Кизилки и т. д.

– Мне казалось, что их гораздо больше. По крайней мере, озер...

– Наверное, вы подразумеваете башкирские озера в районе Банного, но это уже не моя зона. Хотя раньше, когда у нас существовала пятидесятисемимильная пограничная зона, мы имели право там работать. Мы заезжали даже в Казахстан.

– Зачем вам нужна была лишняя работа, если это не ваша территория?

– Это не просто работа. Это азарт. Равнодушных людей у нас в отделе нет. При такой зарплате и таком техническом обеспечении люди работают в основном за идею. А за идею, сами понимаете, и на край света можно пойти. Мы «больны» своей работой. При всем при том, что у нас даже четкого графика нет, мы регулярно выезжаем на ночные дежурства. Вот и сегодня я только что вернулся из рейда.

– Но ведь вы кому-то подчиняетесь, значит, и показатели у вас какие-то существуют?

– Конечно. Например, количество пойманных и оштрафованных браконьеров. А подчиняемся мы Нижнеобскому территориальному Управлению Федерального агентства по рыболовству.

– Тюмени?! Почему так далеко?

– Сейчас всю территорию России разделили на бассейновые управления, и если раньше мы относились к Перми, то сейчас – к Западно-Сибирскому рыбохозяйственному бассейну. Честно говоря, мы уже устали флаг менять. Когда я только пришел в наш отдел, мы относились к ФГУ Камуралрыбвод, потом нас реорганизовали и перевели в Россельхознадзор, но снова расформировали и создали заново при Нижнеобском территориальном управлении. Все эти перемены, естественно, сказывались на нашей работе: менялся коллектив, сокращались опытные люди.

– Что помогало и помогает вам в вашей работе?

– У меня в каждой деревне есть помощники – нормальные мужики, заинтересованные в сохранении природы. Я всегда ношу с собой телефон с включенной горячей линией, по которому любой человек, живущей на нашей большой территории, может позвонить мне в любое время суток и предупредить о наличии факта браконьерства, сброса грязной воды в водоем, замора рыбы и т. д. И мы сразу выезжаем на вызов.

– Входят ли в вашу зону платные озера?

– Около 90 процентов наших водоемов сейчас отданы в пользование. Но это не выкупленные озера, а отданные в бесплатное временное пользование. Договор, как правило, составляется на 5-10 лет. В моей охранной зоне находится единственный водоем, пользователь которого имеет право собирать деньги с населения за оказываемые им услуги в области рыболовства. Находится он в Бредах.

– А как река может быть отдана в пользование, это ведь не озеро?

– В свое время у нас были дискуссии по этому поводу: как река может превратиться в Магнитогорский пруд, а потом снова стать рекой Урал. С другой стороны, Верхнеуральское водохранилище – это ведь тоже река Урал. Раньше оно принадлежало комбинату, а сейчас вся территория покрытая водой принадлежит государству. Исключение составляют только искусственные водоемы, созданные на частной земле. И следить за такими озерами не входит в нашу юрисдикцию.

– И все равно не понятно, как можно проводить зарыбление в проточной воде?

– Возьмем для примера Магнитогорский пруд. Уже четыре года подряд мы запускаем туда личинки карпа. И если раньше в Урале жила рыба-гибрид карпа и сазана, то сейчас мы заселяем чистокровного австрийского карпа, и в нашем пруду живет нормальный широкий красавец-карп. Его очень много, и карповики сейчас никуда не ездят, а сидят прямо у Казачьей переправы.

– Под какие условия отдаются водоемы хоть и во временное, но все же бесплатное пользование?

– Человек, получивший такое разрешение, выплачивает определенную сумму налогов, отчитывается перед государством за сохранность водоема и его зарыбление, за соблюдение на территории водоема необходимых санитарных норм. И хотя он не может лично наказать нарушителей, но может вызвать нас или милицию.

– Какая рыба водится сейчас в наших малых реках?

– Вести речь о наших малых реках отдельно от Урала невозможно, так как в любом случае связь между ними существует. Любое водохранилище можно назвать аккумулятором по отношению к рыбе. В них создаются определенные условия для ее размножения: есть мелководные устьевые места, где удачно проходит нерест, и есть течение. За счет этого в водохранилищах накапливается определенное количество рыбы. И когда начинается ее весенне-осенняя миграция, она пополняет и малые реки. Основной водоем, который пополняет биоресурс реки Урал, – это Ириклинское водохранилище. Оттуда, из Оренбургской области, поднимаются жерех, сом, сазан, лещ, карась, окунь, судак, щука и т. д. Она доходит до Второй плотины, дальше – тупик. Часть нерестится здесь же, часть рассасывается по малым рекам, а часть скатывается снова вниз. У каждого вида рыбы – своя миграция. Возьмем Верхнеуральское водохранилище. Пришла весна. Рыба вышла на нерест в район Спасского моста, отнерестилась, скатилась вниз. Личинки созрели, мальки на теплой воде отъелись и тоже ушли вниз. А часть поднялись вверх по Уралу.

– Как в таком случае можно охарактеризовать влияние плотин на жизнь рыбы?

– Реки – это водные артерии Земли, и, когда их перекрывают плотинами, создаются «тромбы». Что произойдет с человеком в таком случае? Но раньше с этим проблем было меньше по той причине, что весны были многоводными, и сбросы с Верхнеуральского водохранилища доходили до 200 кубов в секунду. В это время лоно реки прочищалось: смывалась тина, уходила застоявшаяся вода. А сейчас в водохранилище не хватает около 60-70 миллионов кубов воды.

– Но пока мертвой рыбы на берегах Урала видно не было.

– Уже появилась. Но это проблема иного рода. В этом году, чтобы доискаться до причины гибели рыбы, было принято решение взять пробы воды и провести независимую экспертизу. Причин может быть несколько. Одна из них – сброс канализационных вод Верхнеуральска непосредственно в Урал. Выше по течению находится Учалинский рудник. Мы уже четыре года наблюдаем за необычным явлением: в Урале появился неизвестный нам живой организм, похожий на очень мелкую пресноводную медузу. Возможно, ее принесли птицы, но возможно, что именно она является причиной гибели рыбы. На анализы нам, к сожалению, денег не отпускается, но нашлись энтузиасты, которые готовы сделать их за свой счет. По результатам этих анализов природоохранная прокуратура будет принимать решение.

– Когда на уральских реках начинается нерест?

– В прежние годы нерест у нас был «плавающим». Его могли переносить в зависимости от начала миграции рыбы. Сейчас он фиксирован на всех водоемах Челябинской области. Начинается нерест 5 мая и заканчивается 15 июня. Нас эти сроки вполне устраивают.

– Как прошел нерест в этом году?

– Идеально: погода стояла жаркая и штилевая, вода прогрелась. Мы в это время постоянно находились на водоемах – везде единовременно вышел на нерест лещ и также единовременно он ушел из заливов, отметавшись. И еще недели две после этого погода стояла по-прежнему жаркая. За это время малек развился, выклюнулся и начал самостоятельно существовать.

– Как долго рыба должна расти, чтобы иметь промысловое значение?

– В среднем три года. Мы ежегодно зарыбляем наши водоемы пелядью, сигом, рипусом. В этом году в Верхнеуральское водохранилище было опущено 25 миллионов личинок рипуса.

– И каковы успехи?

– Пока не знаю. Цыплят по осени считают. По нормам, в диких условиях выживает 0,1 процента малька, а у нас должно выжить около 10 процентов. Во время нереста мы принимаем усиленные меры по охране водоемов от браконьерства. Применение сетей, взрывчатки, электротока, отравляющих веществ влечет за собой ответственность по статье №256 УК РФ.

– Часто ли вам приходится иметь дело с браконьерами?

– Мы регулярно выезжаем в рейды. В этом году пока все идет достаточно спокойно: немного в догонялки поиграли, электроудочку взяли (человек сейчас находится под следствием). Но бывают и нападения на инспекторов. Это случалось раньше, случается и сейчас. Совсем недавно на Владимира Долгих с кулаками напали. А частенько и постреливают с берега. Иногда дыры в лодке находим. В таких случаях мы, конечно, вызываем милицию.

– Когда-то в Урале было много раков, что считается показателем чистоты реки. Как с этим обстоят дела сейчас?

– Рак может и не являться показателем чистоты водоема: он легко приспосабливается к любым условиям. Возьмем речку Сухую. В ней собрана вся таблица Менделеева, а раков там было видимо-невидимо. В Гумбейку одно время удочку нельзя было забросить: раки цеплялись. А потом они все одновременно погибли. Случилось это от «насыщения» ими реки. Это своеобразная эпидемия, или естественный отбор.

– Как сегодня обстоят дела с малыми реками на Урале?

– Пример: Фершанпенуаз стоит на реке Гумбейка. Очистные сооружения не работают. Радует только то, что в настоящее время в сельском хозяйстве стало применяться меньше пестицидов и удобрений. А раньше, я помню, горы удобрений лежали прямо на берегах малых рек. Весной они все смывались в воду. Иногда я даже задумываюсь над вопросом: кто больше вреда наносит рыбам: браконьер, который выловил 5-6 карасей, или владелец «Жигулей», который моет свою машину в реке. И склоняюсь к мысли, что все-таки второй. Сейчас за такие нарушения мы имеем право брать штраф от 3 до 4,5 тысяч рублей за нарушение режима ограничения хозяйственной деятельности в водоохраной зоне.

– Каковы ваши основные принципы в работе?

– Честность и принципиальность. Если кто-то попадался мне с электроудочкой или сетью, все проходили у меня через статью. Я никого не отпустил с простым штрафом, потому что считаю, что такая ловля рыбы – это не по-людски. Хотя подход к каждому случаю всегда индивидуален – люди разные, нанесенный ими вред тоже разный. Поэтому и наказание будет разным. Но наказан будет каждый нарушитель.

– Как вы относитесь к подледному лову, к подводной охоте?

– Подводный лов – дело хорошее. А вот подводная охота, которая сейчас очень развита и продолжается круглый год, – это плохо, потому что бьют-то крупную рыбу и выбивают в основном производителя. Тем более зимой, когда рыба спит и находится без движения. Таким вот образом практически уничтожили в наших реках сомов.

– Как вы боретесь с таким браконьерством?

– С помощью закона. Трезубец запрещен, разрешена только пика, причем без применения акваланга. И существует норма добычи рыбы. Один сом может весить больше 10 кг. А это уже превышение нормы.

– Каким же тогда должно быть рыболовство в идеале?

– Нужно ко всему подходить разумно. Есть рыболовство для наживы, а есть – для удовольствия. Ну сколько нужно человеку поймать рыбы для удовольствия?

– А как быть с азартом?

– Не нужно путать азарт с жадностью. Не надо быть зверем: лови, но порадуйся и отпусти.

– Что является самым приятным в вашей работе?

– Удовлетворение от работы. Сегодня я был в рейде и не поймал ни одного браконьера, не конфисковал ни одной сети. Еще недавно это считалось нонсенсом, а сейчас случается довольно часто. За последний месяц возбуждено всего три уголовных дела. Все это говорит о положительном результате нашей работы.