Эта авторская колонка — крик души Ангелины Пономарёвой, супруги одного из мобилизованных челябинцев, Сергея Максимовских. Она три недели борется за возвращение мужа домой. За это время ей пришлось шесть раз съездить в учебную часть в Елань по самым разным поводам: из-за болезни Сергея, из-за нехватки воды и даже ради того, чтобы привезти ему бумагу для заявления (в части бумаги не оказалось). Она увидела реалии, которые не показывают по телевизору, где, по ее словам, человек лишается всяких прав и малейшей надежды. Так, несмотря на задокументированные проблемы со здоровьем, Сергей не может попасть на прием к профильному специалисту из-за... слишком большой очереди. Слово — самой Ангелине.
Сергей работал на «Трубодетали» и получил повестку одним из первых, ее привезли на завод. Воевать он не хотел: он мирный человек. Но всё происходило очень быстро: повестку вручали при скоплении сотрудников, отказаться было невозможно, а потом стали угрожать уголовными статьями, и он сказал: «Ну что я, взрослый мужик, буду бегать, сидеть у родителей на шее или в Казахстан поеду кур пасти?» Он пошел в военкомат, и 27 сентября его мобилизовали. Сайт 74.RU уже частично рассказывал нашу историю, но тогда мы выступали под псевдонимами. Поначалу нам было непонятно, почему Сергея в звании рядового призывают, хотя ему вот-вот исполнится 37 лет, и у него нет ни боевого опыта, ни военно-учетной специальности. Оказалось, что все декларации из телевизора отношения к жизни не имеют. Я обращалась к уполномоченной по правам человека Юлии Сударенко, но она вместо помощи пожурила меня за несознательность.
У Сергея давние проблемы с артериальным давлением и с болями в спине, и они зафиксированы медиками задолго до начала специальной военной операции, это не какой-то фейк. Но ему банально не дали время собрать справки и даже оформить доверенность на меня, поэтому всё пришлось делать уже после его отправки в военную часть Елани. Уже потом мне удалось получить выписку из его амбулаторной карты, где зафиксированы диагнозы.
После прибытия в Елань боли у него усилились, в том числе из-за условий содержания: там везде сквозняки, помыться негде, ночуют они иногда в окопах. Я привезла ему все выписки, мы показали их главному врачу. Но та сказала, что справки ей не нужны и необходимо идти на прием к неврологу, чтобы он подтвердил актуальность жалоб. Сергею назначили время приема, он пришел, но был сороковым в очереди. А до конца смены врач успела принять только человек пятнадцать. Сергей пытался обращаться к другим врачам, но от него отмахивались, считая, что он всё сочиняет. На документы, подтверждающие хронический характер болезней, даже не смотрят. Тогда он снова обратился к главврачу, та опять сказала записываться к неврологу. Но проблема в том, что солдаты не могут покидать казарму в период после отбоя и до подъема в 7 утра. Он пришел сразу, как их выпустили, но оказался уже 36-м и опять не успел достояться. В Елани расположена военная часть и невролог принимает по три часа в день и военнослужащих, и обычных жителей, то есть попасть к нему просто нереально.
В итоге замкнутый круг: на жалобы Сергея от него просто отмахиваются, мол, он всё сочиняет. К специалисту попасть не получается, соответственно, нет даже мало-мальского лечения. А главное, не назначают комиссию по освидетельствованию, которая могла бы определить категорию его годности и отправить на углубленное исследование.
Я жаловалась, где можно: написала обращение в администрацию губернатора Челябинской области, обратилась в гарнизонную и областную прокуратуру. В случае с гарнизонной прокуратурой у них есть три дня на ответ, но мое обращение через онлайн-приемную зарегистрировали поздно: я написала его 13 октября, а уведомление пришло 17 октября, так что пока жду. А областная прокуратура ответила, что жалоба направлена в МВД и военкомат, а ответ мы получим в установленный законом срок — в течение 30 суток. А счет идет на дни: потом — отправка на фронт.
Обращалась я и в военную прокуратуру Челябинска, там мне устно пояснили, что, конечно, ответят на жалобу, но при этом нужно понимать, что мобилизованные ограничены в правах. Например, они не могут обращаться в любую больницу, они должны идти в гарнизонную, а поскольку в Елани находятся тысячи военнослужащих, на всех просто не хватает возможностей.
Я уж молчу, в каких условиях их там содержат! На словах говорят, что ничего не нужно, а по факту, что ни привезешь — всё оказывается нужным и съедобным. Я езжу каждую неделю по два раза, часто из-за непредвиденных обстоятельств. Как-то он позвонил мне во вторник вечером и сказал, что сильно простыл: проснулся ночью и не может дышать. Я всё бросила и поехала туда, его положили на пять дней в санчасть, но поначалу лечили витаминками и только после моего очередного приезда перевели на уколы. Но на жалобы по поводу его хронических заболеваний не реагировали — мол, не придумывай. Он до сих пор нездоров, температура спала, но у него страшный кашель, его лихорадит, слабость, а обращаться к врачам больше нет смысла — там многие военнослужащие в таком состоянии, это уже считается нормой.
В другой раз ему нужно было написать заявление в городскую больницу на выдачу выписки из медкарты, он попросил листок бумаги в военной части, ему дали ручку, а бумага, сказали, в дефиците — ищи где хочешь. И вот представьте, нигде не было ни листка, в итоге пришлось мне ехать за 340 км в одну сторону, чтобы привезти бумагу. То же самое со спальными вещами: если бы мы не передали ему спальник и надувную подушку, он бы ночевал на голом матрасе. Складывается впечатление, что из обеспечения там есть примерно ничего.
То же самое с едой: я каждый раз после приезда вижу, как мобилизованные из «Монеточки» выходят с полными пакетами. А последняя новость — не было питьевой воды. Из кранов там, как и во всей Свердловской области, течет желтая вода, в магазинах бутилированная вода закончилась, покидать городок нельзя. Меня порой знакомые обвиняют, мол, я не патриот и вижу всё в черном свете. Но я вижу, что они действительно брошены государством. И это еще не окопы и не зона боевых действий.
Настроение у его сослуживцев тяжелое: они не видят выхода, всем страшно, и непонятно, почему это происходит. Страшно ехать, страшно отказываться. Все понимают, что если сбегут, ничем хорошим это не закончится, а если поедут в зону боевых действий, то вообще непонятно что. Это без пяти минут рабское положение, когда ты полностью поражен в правах и твоей жизнью распоряжаются другие, вообще не обращая внимание на обстоятельства.
Многие мобилизованные переживают за детей, за родителей, которым помогали, а теперь лишились такой возможности. Их строят на плацу и рассказывают, что будут платить то 300 тысяч, то 120, то 160, а по факту пока ничего не платят, и они не могут ни работать, ни оплачивать свои кредиты, ни семьи содержать. Иногда появляются вспышки возмущения, мол, почему я должен тут сидеть, когда мог жить своей жизнью, работать? Но ничего не происходит: все просто в растерянности.
И так обидно делается, что кто-то пришел в твою жизнь, поломал ее и не готов нести за это ни малейшей ответственности. Я долгое время не хотела выносить сор из избы, чтобы не сделать хуже, но сейчас вижу, что отступать просто некуда: даже в такой мелочи, как обычный прием невролога, мы не можем добиться ничего. Что это, как не положение раба на галерах?
Меня иногда спрашивают, где я была 8 лет. Отвечу и на это: я восемь лет работала за границей, помогая беженцам из Сирии, Ирака, Донбасса. И я прекрасно знаю проблемы этих людей и всегда готова поддержать их. Но то, что происходит сейчас, — это горе для всех. И молчать дольше уже невозможно.
Согласны с автором?
Вопрос состояния здоровья военнослужащих оказался очень болезненным: мы публиковали список заболеваний, исключающих мобилизацию, но, во-первых, они учитываются только в стадии почти инвалидности, во-вторых, военкоматы и комиссии по мобилизации не обязаны проводить медицинское освидетельствование: инициатива должна исходить от самого гражданина (если у него окажется на это время).
Матери заключенных колоний Челябинской области рассказали, что осужденных готовят к отправке в зону спецоперации.
А в Коркино и Челябинске похоронили мобилизованных, погибших на специальной военной операции.