Сергей Слободнюк, профессор кафедры философии МаГУ: «Российскую науку, особенно гуманитарную, чья-то злая рука загоняет в угол»

Профессор кафедры философии Магнитогорского государственного университета Сергей Слободнюк практически всю свою жизнь посвятил гуманитарным наукам. Высшее образование получил в Душанбе на факультете русского языка и литературы Таджикского госуниверситета. Первую докторскую диссертацию посвятил образу мирового зла в русской литературе начала XX века. Вторая докторская стала исследованием «тайной» философии Серебряного века, которую творили поэты и писатели, очарованные жизнеотрицающими учениями древности. Последние годы в центре внимания ученого – историко-правовая проблематика. И все это для того, чтобы познать мир, в котором мы живем.

Почему не стоит изучать в школах «Войну и мир»? Что будет с обществом, если из него исчезнут гуманитарные науки? О том, почему мы такие, какие есть, и что спасет Россию, мы беседуем с доктором филологических и философских наук, заслуженным деятелем науки Российской Федерации, профессором кафедры философии МаГУ Сергеем Слободнюком.

– Сергей Леонович, кто вы в первую очередь – философ, филолог или историк права?

– Филолог. Всегда им был: все, что я делаю, связано с художественным текстом. Даже в правоведческих работах опираюсь не только на нормативные акты, но и на художественную литературу.

– Каким образом литературное произведение может быть связано с юриспруденцией?

– Любое художественное произведение отражает в себе черты того общества, в котором живет и творит писатель. А правовая реальность – часть общественного бытия. Значит, ее развитие, ее особенности тоже влияют на художника. При правильном подходе осмысление правовых сюжетов, зафиксированных текстом, помогает понять, как развивалась человеческая мысль. А понимая закономерности прошлого, мы можем грамотно оценить настоящее…

Например, открываю «Теогонию» и обнаруживаю, что чуть не весь мир Гесиода крутится вокруг Фемиды – богини справедливости. Тут же рядом карающая во имя справедливости богиня Дике и поодаль сама идея справедливости. Хотя именно она, просто «справедливость», и была ключевым словом эпохи, критерием, четко определяющим разницу между добром и злом. И чем чаще говорится о справедливости, тем меньше ее в мире, и это говорит о начале мировоззренческого перелома. Но вычислить это можно, только анализируя текст, что без филологической подготовки сделать невозможно.

– Выходит, если определить ключевое слово эпохи, можно понять саму суть происходящего в ней?

– Да, можно.

– И каково по оценкам филолога наше настоящее?

– Я не оцениваю время. Моя задача – фиксировать то, как, скажем, поэты прошлого воспринимали реалии своего времени и как время воспринимало самих поэтов… О современной поэзии судить не берусь: взгляд аналитика должен быть чистым от личностного восприятия происходящего. Лишь время может унести шелуху. Именно поэтому невозможно синхронное изучение литературы.

– Как менялась правовая реальность России с годами? Например, с 1913 года.

– Сначала давайте определимся, что мы будем понимать под правовой реальностью. Обычный юрист понимает под этим термином все, что связано с правом, я же считаю, что правовая реальность – особая область нашей действительности, в которой онтологическим, то есть бытийным центром является право. Что такое право? Мне ближе всего определение Маркса: «Право – возведенная в закон воля господствующего класса». Только его надо немного усечь, и получится «возведенная в закон воля господствующего». Это определение работает даже в бесклассовом обществе! Остается определиться только с направленностью этой воли. Теперь смотрим – имперская Россия, вся правовая реальность в ней зависит от воли…

– Императора?..

– … чья воля, зафиксированная в законоуложении, нормативных актах, направлена на защиту интересов дворянства и буржуазии. Но и не против народа! То же уложение о наказаниях не носит репрессивного характера. Да, наказаний масса, но их главная задача – вразумить, уговорить, объяснить и т.д. Потом наступает революционная эпоха. И вдруг из ниоткуда является революционное правосознание! А что это такое? Смотрим на определение!

– Как я мыслю, так и правильно?

– Да! Революционному правосознанию не нужен закон – хороший он или плохой, – ему не нужны правовые акты и право как таковое. Здесь все зависит от того, как я, руководствуясь своими революционными помыслами, оцениваю данную ситуацию. И наступает время, когда нет системы запретов как таковых, и все действуют по принципу «я прав, ибо имею больше прав». Роль «господствующего» в данной ситуации играет группа товарищей, красный монарх, личное мнение и т.п.

Пока не ушло это поколение, революционное правосознание будоражило Советский Союз, по меньшей мере до 60-х годов XX века. Лишь к началу 70-х наша правовая реальность утратила свои карательные приоритеты.

Сегодня мы строим правовое государство. Но что из этого получится, пока не ясно. Многие говорят о правовом нигилизме и недоверии к законам, истоки которого лежат в революционном правосознании. Но есть и другие причины. Нам в очередной раз за последние 300 лет поменяли систему ценностей. Мы устали от перемен, наступает апатия этноса.

– Что, по мнению филолога, происходит сегодня с русским языком? Искажения в произношении слов встречаются даже у дикторов!

– Дикторов у нас на телевидении нет: 20 с лишним лет назад институт дикторов был в стране упразднен. У нас нет даже государственного закона о защите русского языка! Вы, может быть, заметили – начинает исчезать родительный падеж: «хорошим» тоном стало не склонять иностранные названия! В результате происходит разрушение внутренней структуры языка. А это ведет к искажению мировоззрения и утрате национальной самоидентификации.

– Тем не менее сегодня быть ученым, да еще и гуманитарием, как-то не в моде. Что вам дают ваши знания?

– Все, что я имею, имею только благодаря своим знаниям. Однако российскую науку, особенно гуманитарную, чья-то злая рука загоняет в угол: научные и учебные дисциплины, которые формируют мировосприятие гражданина, оказываются на задворках. Да и та литература, какая есть, преподается безобразно и бездумно: невозможно воспитать патриотизм «Войной и миром» Толстого по той простой причине, что ребенок просто не в силах прочитать эту эпопею! А ведь есть прекрасные образцы короткой прозы! У того же Толстого – «Севастопольские рассказы», у Шолохова – «Донские рассказы». Их-то дети обязательно прочитают! А что закладывают в головы детей средства массовой информации? Главная новость сегодня: где кого убили и что взорвали. Сплошной негатив по родной стране. При этом обратите внимание, у нас на экранах в новогодние праздники главенствует не Дед Мороз, а Санта Клаус! Разрыв в сознании ребенка между реальностью и мечтой – это и есть расшатывание мировоззрения! И оно происходит, несмотря на то, что в своем выступлении перед Федеральным Собранием президент говорил о необходимости укрепления в нашей стране исторической памяти и патриотизма!

– Но почему вы выбрали именно филологию? Это ведь девчачья профессия?

– Девчачья?.. Иллюзия! Филология – это прежде всего работа с текстом. И если вы сравните женские и мужские работы по литературоведению, то сразу увидите: женщина кропотливо собирает материал, систематизирует его и на этом останавливается. Она ведь по природе своей собирательница. А мужчина – охотник. И чтобы выбрать магистральное направление для изучения собранного материала, нужно мужское, так называемое туннельное зрение – увидел цель и двигайся к ней.

Хотя я с вами согласен: в нашей стране так сложилось, что как профессия литературоведение ассоциируется именно с прекрасным полом.

– Вам повезло в школе с учителем русского языка и литературы?

– Нет. Все было как раз наоборот. Но так уж получилось, что я «с детства не любил овал, я с детства угол рисовал».

– Что же все-таки привлекло вас в филологии?

– Филология объединяет в себе два направления – лингвистику и литературоведение. Начинал я как лингвист. Меня увлекали фонемы, структуральная лингвистика, хитрые схемы, которые позволяют познать тайну языка… И мир начал восприниматься как текст. Но уже к концу второго курса я ушел в литературоведение. Почему? Наверное, потому что понял: художественный текст живет по своим особым законам. И гораздо интереснее исследовать текст как мир, а не превращать мир в набор знаков…

– Вы можете привести пример для разъяснения?

– Стихотворение Пушкина:

«Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна…»

Лингвист расчленит текст. Он посчитает в нем количество глаголов, существительных и союзов, все это структурирует, выстроит в систему и возрадуется. А настоящее литературоведение – это синтез. Литературовед прежде всего посмотрит, о чем стихотворение: о бесах. А что есть бесы? Как они существуют? Откуда они пришли в авторский мир и для чего они нужны были автору? Случайность они в творчестве Пушкина или необходимость?

– Но это ведь уже о Пушкине?

– Нет, не о Пушкине – о тексте, написанном Пушкиным. Текст со временем отрывается от человека и живет своей собственной жизнью. Но многие не желают этого понимать. Может быть потому, что мы читать правильно разучились… Иногда я провожу такой эксперимент: даю своим слушателям стихотворение Блока «На поле Куликовом» и прошу прочитать из него одну строфу – ту самую, что про вечный бой. Обычно мы читаем его так, построчно:

«И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль…

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль…»

Однако у Блока задана совсем другая интонация:

«И вечный бой!

Покой нам только снится сквозь кровь и пыль...»

Инерция мышления мешает нам обратить внимание на знаки препинания, а в итоге меняется смысл сказанного! Причем очень важный смысл, без которого утрачиваются связи между этим и другими стихами Блока, например с «Осенней любовью», где распятый герой, возомнивший себя двойником Христа, говорит:

«…просторно и далеко

Смотрю сквозь кровь предсмертных слез»…

– Вы сказали, что настоящее литературоведение – это синтез. А можете привести пример такого синтеза?

– Возьмем трилогию «Властелин колец». Это рассказ о неком вымышленном мире, где есть свой язык, своя культура, своя философия, свое право и связанная с ним мораль. Этот мир самодостаточен. Но последнее-то надо увидеть. Сначала я подхожу к тексту филологически, выявляя его структуру. Я понимаю принципы, по которым он моделируется, как он творится из слова. Все, основа заложена. После этого я должен осмыслить: а для чего это делается? Каковы фундаментальные принципы существования этого мира? И здесь уже подключается философия. Но в этом мире живут герои, которые образуют некоторое общество. А раз это общество, то возникают какие-то отношения между людьми, в том числе и правовые. В итоге я понимаю, по каким законам живет этот мир. Остается только напомнить себе, что мир «Властелина…» – мир, придуманный писателем, и искомый синтез готов.

– А пример из реального мира?

– Пожалуйста. Если мы говорим об обществе в целом, то можем говорить и о его умонастроении, которое может быть осмысленно при помощи определенного философского учения. Скажем, на рубеже 19-20 веков одной из главных доминант мироощущения и, следовательно, умонастроения было полное неприятие этого мира, полное жизнеотрицание, стремление к какому-то Ничто, Мраку. Блок воспевает «сияние небытия», а Андрей Белый истерически кричит:

«И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня,

Россия, Россия, Россия,–

Мессия грядущего дня!»

Это ведь не из ниоткуда взялось – из определенных умонастроений. А они возникли, конечно же, благодаря объективным причинам: развитие капитализма, кризис националистической философии, проигранные войны, голодные бунты…

– И философии Ницше?

– Он тоже со своим тезисом «Бог мертв», повлиял, конечно: раз Бога нет, то место свободно. А ведь все поэты – творцы, значит, по меньшей мере заместители Бога. И хотя основной части народа было не до их умопостроений, общество – это взаимосвязанный организм. И начинается взаимная раскачка: интеллигенция зовет народ к крушению всего, большевики кричат: «весь мир насилья мы разрушим до основанья...», – и разрушительные энергии начинают нарастать. И вот тут-то наши поэты и писатели начинают играть роль катализатора, усиливая реакцию. Я убежден: если бы не октябрьская катастрофа 1917 года, то эти простодушные мечтатели завели бы страну в гораздо более страшную ситуацию.

– Честно сказать, пролистав вашу книгу «Холодный сумрак бытия», я так и не поняла, почему ваше внимание привлек именно Федор Сологуб?

– Потому что Сологуб гениален. Потому что «Холодный сумрак бытия» – это «творимая легенда Федора Сологуба». Ключевыми здесь являются слова «творимая легенда», потому что именно Федор Сологуб в отличие от многих своих современников открыто провозгласил: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я – поэт». Сологуб вобрал в себя все противоречия эпохи. В итоге возникло три Федора Сологуба, и каждый из них был творимой легендой: одного творили критики, другого – его творчество, а третьего – мир, его окружающий.

– Но он постоянно враждует с тем, что явлено…

– Естественно. Но как враждует!.. Он говорил: «Этот мир ужасен, зол, в нем нет ничего, кроме тяжкой борьбы, работы, пыли, в этом мире живут злые «недотыкомки», а я возьму и сотворю свой мир, где все прекрасно и изумительно». Есть только один маленький недостаток: туда можно попасть, только умерев. Таким образом, смерть становится избавительницей, а реальный мир начинает восприниматься, как непреходящее зло.

– Интерпретируя мысли Блока, вы пишете: «…Хаос исказил гармонию. И это устройство идет рука об руку с укрощением неупорядоченности. Единственный способ достичь искомой цели – применить к хаосу творческую силу». Не кажется ли вам, что хаос, исказивший гармонию еще при Сологубе, с тех пор только усугубился?

– Я думаю, что он не только усугубился, он переродился. Если хаос раньше только развлекался искажением гармонии, то теперь он осознает себя гармонией. Согласитесь, это достаточно хитрый ход. Это вам не волк в овечьей шкуре. Это реальный волк, который, ссылаясь на Блока, утверждает, что «невозможное возможно», говорит нам: «Я – гармония!»

– А если заглянуть в будущее?

– Я – оптимист. Пессимисты говорят: «Хуже не будет». А я утверждаю: «Будет!»

– Какие слова или выражения могут помочь нам возродить нашу культуру?

– Время лозунгов прошло, и теперь, я думаю, никакие слова или выражения нас не спасут. Нас спасет только дело.

– Какой философский вывод можно сделать из всего, о чем мы с вами говорили?

– Давайте оставим финал открытым: пусть у нас будет возможность развиваться и надеяться на будущее.