Александр Волков, космонавт: «Марс – одна из планет, которую можно сделать пригодной для обитания людей»

Герой Советского Союза, космонавт Александр Волков трижды побывал в космосе, провел на орбите более года, поэтому с особой остротой воспринимает все земные проблемы. О том, почему ученые всего мира сегодня должны работать над программой освоения дальнего космоса и создания на Марсе условий, приближенных к земным; о причинах снижения интереса россиян к космическим полетам и исследованиям; о войне на Украине и многом другом мы говорили с гостем нашей редакции Александром Волковым.

– Александр Александрович, вы много лекций читали в европейских университетах, в российские вузы тоже часто приглашают?

– Очень редко, что удивляет. Это загадка для меня. В основном это зарубежные приглашения – в университеты и школы Европы, Америки. Радует, что наконец и в наших университетах стали проводиться недели и фестивали науки, в ЧелГУ фестивалю уже четвертый год, например. А в Англии, в Германии, Франции недели науки практикуются очень и очень давно, я не раз был приглашен, побывал во многих европейских университетах. В российском университете (ЧелГУ) выступал впервые. Очень приятно, что не просто знакомый позвонил и пригласил в День космонавтики встретиться с классом, где учится его дочь...

– А вы никогда не отказываетесь от таких встреч в День космонавтики?

– Нет, иду и рассказываю про космос. В Москве часто приглашают на официальные встречи, но выступаю опять же перед иностранцами.

– Не так давно в Челябинской области среди младших школьников был проведен опрос, какую профессию они хотели бы выбрать в будущем. Никто не написал, что хотел бы стать космонавтом, и очень многие хотят служить в полиции. Это был некоторый шок даже для родителей.

– Ничуть не удивлюсь, потому что знаю причину. Что видят сегодня наши дети по телевизору? Что они смотрят? Боевики, стрелялки, где герой – полицейский. Много ли говорят сегодня в СМИ о космосе и космонавтах? Только в День космонавтики и чуть-чуть в день старта и посадки космических кораблей – буквально в двух словах. Ни о работе экипажа в космосе, ни о программах, ни о сложности полета... А ведь каждый полет настолько уникален, что по каждому фильм можно снимать. И в каждом полете бывают такие моменты, о которых грех не рассказывать.

– У вас было три полета в космос, какой из них оказался для вас самым сложным чисто эмоционально?

– Все три полета были абсолютно разными. Но самым сложным был первый. И не потому, что он был первым, а потому, что в космосе заболел один из членов нашего экипажа. Причем заболел так тяжело, что мы были вынуждены прервать полет. Планировалось, что в космосе мы проведем полгода, а отлетали всего 65 дней. Мы не смогли помочь товарищу теми медикаментами, которые были на борту, хотя дали ему два курса антибиотиков, сами делали уколы... Но понадобилась помощь квалифицированных врачей. Чтобы спасти космонавта, необходимо было вернуться на Землю. Это был сложнейший полет и для меня, и для моих товарищей.

– Болезнь была спровоцирована космосом?

– Да, проявилось заболевание, которое на Земле вряд ли дало бы о себе знать.

– Считается, что в космос отправляются стопроцентно здоровые люди.

– Отбор очень строгий. Но никаких симптомов заболевания врачи в период подготовки к полету у нашего товарища не обнаружили. В космосе у человека проявилось то, что на Земле не проявлялось никогда.

– И у вас был стресс от того, что не выполнили программу?

– Нет, стресс от того, что на борту находился человек, которому мы не в силах были помочь, который страдал. И мы очень боялись, что он умрет.

– Но ведь этого не случилось?

– Нет, приземлились, и он месяц пролежал в госпитале. Выздоровел. Но мои воспоминания о первом полете связаны именно с этим – с тобой рядом страдает человек, а ты ничем не можешь помочь. Кроме того, нужно было работать, и свои, и его задачи выполнять, потому что программа каждого члена экипажа расписана буквально по минутам.

– Сегодня медицинская помощь в космосе вышла на другой уровень?

– Не думаю, что кардинально что-то изменится и в будущем. Препараты медицинские на борту всегда есть, и это очень хорошие лекарства. Можно провести в космосе даже некоторую диагностику – измерить давление, сделать кардиограмму и прочее. Есть на борту для этого все необходимое медицинское оборудование. Но все это лишь первая помощь при распространенных заболеваниях. Конечно же, мы можем консультироваться с врачами на Земле. Однако это был тот случай, когда понадобилась непосредственная помощь высококвалифицированных специалистов. После этого случая космонавтов стали отбирать с еще большей тщательностью.

– Александр Александрович, вы были в числе первых советских космонавтов, кому пришлось работать в составе международного экипажа на космической станции?

– Да, работал с французским космонавтом Жан-Лу Кретьеном.

– На каком языке общались?

– На русском. Было обязательное условие: космонавты других стран, которые летали на нашу станцию «Салют 7», а позднее на станцию «Мир», обязаны были изучать русский язык. Они приезжали в Россию с начальной языковой базой, а затем их готовили наши специалисты в области лингвистики. В течение двух лет за иностранными космонавтами был закреплен очень сильный преподаватель из университета имени Патриса Лумумбы. И русский язык они знали достаточно хорошо.

– Но в стрессовой ситуации человек способен родной язык забыть, не только иностранный.

– (Улыбается.) Это правда. Когда мы вышли в открытый космос с Жан-Лу Кретьеном, была такая ситуация. Не все получалось, эксперимент был на грани срыва. В этой ситуации он, действительно, как будто перестал меня понимать, все время переспрашивал: «Что, Саша? Повтори, Саша». Очень волновался.

– Все закончилось хорошо?

– Да, мы выполнили программу. Но наш выход в открытый космос был рассчитан на 4 часа 50 минут, а мы пробыли за бортом 5 часов 57 минут – исчерпали весь возможный максимум. В то время пребывание в специальном скафандре для выхода в открытый космос было рассчитано только на шесть часов. Сегодня это время выросло до семи часов.

– Получается, что до критической отметки вам оставалось всего три минуты?

– Вот эти три минуты в нашей прессе не нашли никакого отклика. Нигде в российских СМИ это не было отражено. А во Франции все газеты на другой день вышли с заголовками «Им оставалось три минуты»!

– Что происходило у вас внутри, когда уже секундная стрелка играла главную роль?

– В голове было одно: спасти в первую очередь француза, а потом себя (следует отметить, что Александр Волков в 1989 году стал Командором ордена Почётного легиона (Франция). – Прим. авт.).

– Замечательное жизненное кредо!

– Так меня воспитали. (Улыбается.)

– Скажите, насколько важны международные команды для изучения космоса? Сейчас в этом плане складывается тревожная ситуация.

– Санкции, слава богу, пока не повлияли на пилотируемую космонавтику. Как были у нас отличные отношения с американскими, европейскими космическими агентствами, с японским агентством, так они и сохранились. И сегодня иностранные астронавты продолжают пользоваться нашими кораблями для полета на станцию, это будет продолжено до 2018 года. Но, думаю, и появление своего корабля у американских астронавтов не разрушит нашей большой дружбы. Политика политикой, а наука не может развиваться в замкнутом пространстве. Все это понимают, в космонавтике работают очень умные люди. Все они знают сложившуюся ситуацию и считают, что санкции введены напрасно. Почему сейчас нужна международная космонавтика? Да потому, что мы по отдельности не сможем осваивать другие планеты, не сможем подготовить Марс к тому, чтобы там смогли жить люди. А это нужно сделать в ближайшие пару столетий.

– Потому что будет окончательно загублена экология Земли?

– И поэтому тоже. Космонавты как никто другой знают проблемы экологии и на Земле, и в космосе – люди и там уже успели наследить. Но еще и население Земли растет очень быстро, она уже перенаселена. Энергетические ресурсы истощаются, воды пресной становится все меньше, поэтому мы должны осваивать дальний космос, чтобы человечество не погибло. А Марс – одна из планет, которую можно сделать пригодной для обитания там людей. Есть уже проекты, как атмосферу на Марсе сделать подобной земной. Сейчас, конечно, и температурный режим на этих двух планетах отличается, и состав воздуха разный. Но уже есть наработки ученых, которые позволят в течение 50 лет изменить атмосферу на Марсе. И облака там появятся, и воздух, которым можно дышать... Но это можно сделать только всем ученым миром.

– В своей лекции вы говорили, что оптимистический прогноз полета на Марс откладывается до 2035 года. Почему?

– Это связано, конечно же, с технологиями. Раньше главной причиной были деньги, сейчас космические программы стали лучше финансировать...

– Возможно, американцы обгонят нас?

– Думаю, что Марс мы все-таки вместе будем осваивать, почему-то есть у меня такая уверенность. Хотя у России и США существуют разные проекты. Но такие глобальные программы, как я уже сказал, нужно делать вместе, в этом гарантия успеха.

– Александр Александрович, чего вы ждали от второго выхода в космос? Ведь уже был опыт, уже не было такого волнения, как в первый раз... Удалось ли в эти часы полюбоваться красотами нашей вселенной?

– Во второй раз я выходил в открытый космос с Сергеем Крикалёвым. Программа была не очень сложная, прошло все спокойно. Но выход в космос – дело всегда непростое. На втором часу работы у меня отказала система терморегулирования скафандра. А в космосе, за бортом корабля, температура на светлой стороне – до +124 градусов, а на темной – до -150. Поэтому в скафандре есть система, которая регулирует температуру в зависимости от того, нужен обогрев или кондиционирование. И вот эта система отказала. На солнечной стороне внутри моего скафандра стала резко расти температура, мне срочно приказали вернуться на станцию.

А полюбоваться красотами в космосе удалось во время первого полета. Мы в темное время суток не работали (45 минут – день, 45 минут – ночь), и тогда любовались Землей, звездами. Очень хорошо было видно полярное сияние, молнии. Но было темно. А в светлое время, когда можно что-то рассмотреть на Земле, мы тоже были заняты работой.

– Ваш сын Сергей стал первым в мире космонавтом во втором поколении. Было ли в семье табу на эту профессию, ведь вы же знали все ее сложности?

– Знал. (Вздыхает.) Для меня приход Сергея в космонавтику был полной неожиданностью. Сын расспрашивал о космосе, но не так дотошно, чтобы заподозрить его в желании стать космонавтом. (Смеется.) В то время я был командиром отряда космонавтов. И делал этот набор, с которым сын пришел в отряд. Для меня было полной неожиданностью, когда его личное дело появилось у меня на столе. Мне приносили по целой пачке личных дел, желающих было человек 500. И вот я открываю очередную папку и читаю имя «Сергей Волков», на фотографию смотрю – сын! Вот это был стресс! У меня и сейчас слеза наворачивается. Я пережил этот момент очень сложно: во-первых, было странно и даже немного обидно, что он мне ничего не сказал; во-вторых, я понимал, что не имею права ему препятствовать.

– Значит, сын не был вашим протеже?

– В космонавтике и у летчиков-испытателей не бывает такого. Настолько сложная и ответственная работа, что не каждый сына своего пошлет, поэтому у меня было двоякое чувство. Но я знал, что сын своего добьется, если поставил цель. Я это хорошо знал и знаю, поэтому оставалось только волноваться и гордиться.

– Вы родились в Горловке, как переживаете сегодняшние события в Донецкой области?

– Очень тяжело переживаю. В Горловке живет мой родной брат. Там шла война, он ночевал в подвале дома во время обстрелов. Тяжело ему было. И сейчас не легче. К тому же есть у людей уже нечего и не на что продукты купить. Четыре месяца не выплачиваются пенсии, предприятия практически все разрушены, работы нет. Мощный металлургический завод разбомбили, из сотни шахт работает одна. Сложная обстановка, я переживаю.

– Люди терпят, не уходят?

– Я брата приглашал к себе, ему уже 70 лет. Он говорит: «Саша, я не поеду к тебе, потому что своими глазами видел, как люди сели в автобус, чтобы ехать на вокзал, но прямое попадание снаряда – и все трупы». Два автобуса с людьми, которые хотели покинуть Горловку, на его глазах были уничтожены. Он решил: «Я здесь пережду». Трудные времена мы переживаем сегодня.